Направо у входа, у стены, стояла низкая и широкая оттоманка, покрытая отличным старинным ковром царственных густых и глубоких красок: темно-зеленой и темно-рыжей.
Никаких украшений. Только на столе помещался черный бархатный экран, а перед ним, на его строгом фоне, стоял фарфоровый кувшинчик с одной- единственной хризантемой: чудесная манера японцев любоваться цветами, не рассеивая внимания и не утомляя зрения.
Не сетуй, мой старый дружище, что я так утонул в подробностях. Ах! там, в этом прекрасном ателье, меня посетили величайшие радости и - по моей вине - отчаянное горе, которое выбило меня из жизни.
Я повернулся лицом к той стене, которая до сих пор была у меня за спиною. И я вдруг увидел удивительную вещь. Прямо напротив меня, совсем закрывая ясеневое панно, стоял необычайной величины великолепный павлин, распустивший свой блистательный хвост. Сначала мне показалось, что я вижу редкостное по размерам и красоте чучело, потом я подумал, что это картина, прекрасно написанная масляными красками, и, только подойдя поближе, я убедился, что передо мною - изумительная вышивка на светло-оранжевом штофе зелеными и синими шелками всевозможных тонов, нежнейших оттенков и поразительных, незаметных переходов из цвета в цвет.
Я искренне восторгался: "Какое волшебство! Это уже не рукоделие, а настоящее художественное творчество! Кто сделал такую прелесть?"
Она ответила с кокетливой застенчивостью и с легким
реверансом:
- Ваша скромная и покорная служанка, о мой добрый
господин.
И потом она спросила:
- Тебе в самом деле нравится этот экран, Мишика?
- Бесконечно. У нас в России были очень искусные
вышивальщицы золотом и шелком, но ничего подобного я не мог
даже вообразить!
- Так он правда нравится тебе? Я рада и горда, он твой.
Возьми его.
Я поцеловал одну за другой ее милые руки и решительно
отказался:
- О моя Мария, этот подарок чересчур королевский! Место
твоему павлину на выставке гобеленов или в королевском дворце,
а не в моем временном бараке или в номере гостиницы.
Я рассказал ей о том, что на мусульманском Востоке
существовал, а может быть, и теперь еще кое-где существует
древний величественный обычай: если гость похвалил какой-нибудь
предмет в доме - посуду, утварь, ковер или оружие, то ему
тотчас же эту вещь преподносили в подарок. Она захлопала в
ладоши.
- Вот видишь, Мишика! Ты должен взять павлина!
Но я продолжал:
- Однако о таком щедром обычае вскоре узнали европейцы,
которых великое назначение - нести цвет культуры и цивилизации
диким народам. И вот они начали злоупотреблять священным
обычаем гостеприимства. Они в домах магометан стали умышленно
хвалить то то, то это, пока не потеряли умеренности и не
принялись расхваливать хозяину огулом все самые лучшие, самые
древние драгоценности, собранные еще прапрадедами. Мусульмане
морщились, кряхтели, беднели с каждым днем, но, верные преданиям,
нарушить старый неписаный закон, "адат", не решались. Тогда,
сжалившись над ними, пришел им на помощь один знаменитый мудрый мулла.
- В Коране написано, - сказал Хаджи, - что все в мире имеет свою грань и свой конец, за исключением воли Аллаха. Поэтому и гостеприимству есть предел. В твоем собственном доме даже кровный враг считается выше хозяина. Он больше, чем родственник, он друг, и особа его священна для тебя. Но как только он переехал за черту твоих владений - закон гостеприимства исчезает. Враг снова становится врагом, и от твоего разумения зависит, как ты должен поступить с ним. А разве не враг тебе жадный и бесцеремонный человек, который под защитой твоего великодушия и уважения к старинному закону безнаказанно обирает твой дом да еще вдобавок искренно считает тебя ослом?
Верные сыны пророка приняли к самому сердцу это поучение. Послушный закону хозяин по-прежнему терпеливо подносит назойливому гостю все, что ему понравилось в доме. Он почтительно провожает его до порога и желает ему доброй дороги, но спустя малое время он седлает коня и скачет вслед обжорливому гостю, и, настигнув его в чужих владениях, хоть бы даже на соседнем поле, он отнимает у хапуги все свои вещи, не забыв, конечно, вывернуть его карманы и отнять у него все, что имеет какую-нибудь цену. Вот видишь, Мария, до чего доводит ложно понятая щедрость.
Она засмеялась:
- Благодарю за веселую притчу.
Но потом ее влажные темные глаза стали серьезны. Как тогда, в первый день нашего знакомства у меня в "Отель дю Порт" четыре месяца назад, она положила мне руки на плечи. Ее губы были так близко к моему лицу, что я обонял ее дыхание, которое было так сладостно, точно она только что жевала лепестки дикого шиповника. Она сказала:
- В Испании есть похожий обычай. Там, когда впервые
приходит гость, хозяин говорит ему:
- Вот мой скромный дом. Начиная с этого благословенного
часа, прошу вас, считайте его вашим собственным домом и
распоряжайтесь им, как вам будет угодно. И она страстно
воскликнула:
- Милый мой, любимый Мишика, мой славный бурый медведь! Я
от всей души, от всего преданного сердца повторяю эти слова
испанского гостеприимства. Этот дом твой, и все, что в нем, -
твое: и павлин твой, и я твоя, и все мое время - твое, и все
мои заботы - о тебе.