Птолемей подал Таис простой кедровый ящичек, прикоснувшись к ее колену. Гетера сидела в саду, любуясь поздними бледными розами, и куталась в химатион от пронизывающего ветра. Шуршали сухие листья, будто призраки крались осторожными шагами к своим неведомым целям.
Таис вопросительно посмотрела на македонца.
- Мой анакалиптерион, - серьезно сказал тот, и звонкий смех
был ему
ответом.
- Не напрасно ли ты смеешься? - сурово сказал Птолемей.
- Почему же? Ты принес мне подарок, который супруг делает
после
заключения брака, снимая покров невесты. Но свой анакалиптерион ты
даришь
в день прощания и после того, как много раз снял с меня все
покровы. Не
поздно ли?
- Пойми, афинянка или уж критянка, так и не знаю, кто ты на
самом
деле...
- Не все ли равно? Или ты мечтаешь о девушке, чьи предки из
эоев -
Списка Женщин?
- Как я понимаю, любая истинная критянка более древнего рода,
чем все
афинские прародительницы, - возразил Птолемей, - мне это вовсе
неважно.
Другое: я не дарил тебе ничего, и это зазорно. Но что я имею в
сравнении с
грудами серебра твоих поклонников? А здесь... - Птолемей опустился
на пол
и раскрыл ящичек на коленях у Таис. Статуэтка из слоновой кости и
золота
была, несомненно, очень древней; тысячелетие, не меньше, прошло
с той
поры, как неповторимое искусство ваятеля Крита создало этот
образ
участницы Тавромахии - священной и смертельно опасной игры с
особой
породой гигантских быков, выведенных на Крите и ныне исчезнувших.
Таис осторожно взяла ее, погладила пальцами, восхищенно вздохнула и внезапно рассмеялась, столь заразительно, что на этот раз Птолемей тоже улыбнулся.
- Милый, эта вещь стоит ту самую груду серебра, о
которой ты
мечтаешь. Где добыл ты ее?
- На войне, - коротко ответил Птолемей.
- Что же не отдал ты ее своему другу Неарху, единственному
среди вас
настоящему сыну Крита?
- Я хотел. Но Неарх сказал, что это женская вещь и мужчине
приносит
несчастье! Он подвержен древним суевериям своей страны.
Некогда там
считали, что женская богиня-мать главнее всех небожителей.
Таис задумчиво взглянула на македонца.
- И здесь немало людей верят и верили в это.
- Может быть, и ты?
Не отвечая, Таис закрыла ларец, встала и повела Птолемея во внутреннюю комнату, к теплу и запаху псестионов. Эти ячменные пирожки с медом, зажаренные в масле, были очень вкусны у Таис, которая иногда стряпала сама.
Усадив гостя, Таис принялась хлопотать у стола, приготовляя вино и острую подливку для мяса. Она уже знала, что македонцы не привержены к любимой афинянами рыбе.
Птолемей следил за ее бесшумными движениями. В прозрачном серебрящемся хитоне эолийского покроя из тончайшей ткани, которую ввозили из Персии, среди комнаты, затененной зелеными занавесями, Таис казалась облитой лунным светом, подобно самой Артемиде. Она распустила волосы, как пирейская девчонка, подхватив их к затылку простым шнурком, и была само воплощение веселой юности, дерзкой и неутомимой. Это удивительно сочеталось с уверенной мудростью женщины, сознающей свою красоту, умеющей бороться с ловушками судьбы, - то, что было в ней от знаменитой гетеры самого великолепного города Эллады. Контраст, губительно неотразимый, и Птолемей, вонзив ногти в ладони, едва не застонал. Разлука не могла быть короткой. Скорее всего он терял Таис навсегда.
- Я не могу не уехать. У царевича плохие дела - новая ссора с отцом. Он вместе с матерью бежал в Эпир. Боюсь, жизнь его под угрозой. Александр не покинет мать, которая рвется к власти, - опасная вещь для бывшей жены.
- Разве я упрекаю тебя?
- Нет, но это и плохо, - Птолемей улыбнулся неуверенно и печально.
Таис стало жаль этого молодого и закаленного воина. Она подсела к нему, лаская по обыкновению его жесткие вьющиеся волосы, по-военному коротко остриженные, Птолемей вытянул шею, чтобы поцеловать Таис, и заметил новое ожерелье. Тонкая цепочка из темного золота причудливой вязи соединялась в центре двумя сверкающими звездами из ярко-желтого электрона.
- Это новое? Подарок Филопатра? - ревниво спросил македонец.
Короткий негромкий смешок, отличавший Таис, был ему самым искренним ответом.
- Филопатр и любой другой должен заслужить право подарить
мне еще
одну звездочку.
- Не уразумел. Какое право? Каждый дарит, что хочет или что
может.
- Не в этом случае. Посмотри внимательнее, - Таис сняла
цепочку и
подала Птолемею.
Каждая звезда в один дактил поперечником имела по десять узких ребристых лучей, а в середине букву "каппа", тоже означавшую цифру десять. Птолемей вернул ожерелье, пожав плечами в знак непонимания.
- Прости, я забыла, что ты из Македонии и можешь не знать
обычаев
гетер, хотя твоя мать Арсиноя...
- Погоди, припоминаю! Это вроде как отличие?
- В любви.
- И каппа?
- Не только цифра, также имя богини Котитто. Та, что
почитается во
Фракии и Коринфе и на южных берегах Эвксинского Понта. Ты можешь
прибавить
сюда третью звезду.
- Афродита Мигонитида! Я не знал и не успею подарить ее тебе.
- Я сделаю это сама.
- Нет. Я пришлю из Пеллы, если боги будут милостивы к Александру
и ко
мне - наши с ним судьбы сплелись. Выйдем ли мы на простор
Ойкумены или
сойдем под землю, но вместе.
- Я поверила в Александра. Цель его неизвестна, но у него есть
сила,
не даваемая обычным людям.
- А у меня нет?
- Такой нет, и я довольна этим. Ты мой сильный, умный, смелый
воин и
можешь быть даже царем, а я - твоей царицей.
- Клянусь Белой Собакой Геракла, ты будешь ею!
- Когда-нибудь. Я готова, - Таис приникла к Птолемею, и оба
перестали
заглядывать вперед в неизвестную судьбу.
(...)
Таис достала ларец с критской статуэткой - подарок Птолемея, вынула драгоценную скульптуру и, растянувшись на ложе, стала рассматривать ее, как будто увидела впервые. Новые глаза дали ей время и грустные думы последних дней. Больше тысячи лет - огромная даль времени, еще не было великолепных Афин, а герой Тесей еще не ездил в Кносс убивать Минотавра и сокрушать могущество великой морской державы! Из этой неизмеримой глубины, отдаления явилось к ней это живое, тонко изваянное напряженное лицо с огромными пристальными глазами и маленьким скорбным ртом. Согнутые в локтях руки были подняты ладонями вперед - сигнал не то остановки, не то внимания.
Длинные ноги, слегка расставленные, девически тонкие, вытянутые и поставленные на пальцы, выражали мгновение толчка от земли для взлета. Одежда из листового золота в виде короткого узорного передника с широким поясом, стянувшим невероятно тонкую талию. Облегающий корсаж поддерживался двумя наплечниками и оставлял грудь открытой. На ключицах, у основания крепкой шеи, лежало широкое ожерелье. Именно лежало - от сильной выпуклости грудной клетки. Повязка, обегавшая подбородок девушки, стягивала высокую коническую прическу. Очень молода была тавропола, четырнадцать лет, самое большее - пятнадцать.
Таис вдруг поняла, что назвала безвестную критскую девочку охотницей на быков - эпитетом Артемиды. Боги завистливы и ревнивы к своим правам, но не может богиня ничего сделать той, которая ушла в недоступное самому Зевсу прошлое и скрылась тенью в подземельях Аида. Правда, Артемида может прогневаться на живую Таис... Что общего у девственной охотницы с нею, гетерой, служанкой Афродиты?
И Таис спокойно вернулась к созерцанию статуэтки. Ничего детского не осталось в лице и фигуре бдительной девочки опасной профессии. Особенно трогал Таис ее скорбный рот и бесстрашный взгляд. Эта девочка знала, что ей предстоит. Очень недолгой была ее жизнь, отданная смертельной игре - танцу с длиннорогими пятнистыми быками, олицетворявшими сокрушительного Колебателя Земли Посейдона. Девушки-таврополы представляли главных действующих лиц в этом священном ритуале, древний, позднее утраченный смысл которого заключался в победе женского начала над мужским, богини-матери над временным своим супругом. Мощь грозного животного растрачивалась в танце - борьбе с невероятно быстрыми прыгунами - девушками и юношами - специально подготовленными для балета смерти знатоками сложного ритуала. Критяне верили, что этим отводится гнев бога, медленно и неумолимо зреющий в недрах земли и моря.
Обитатели древнего Крита будто предчувствовали, что их высокая культура погибнет от ужасающих землетрясений и приливов. Откуда они взялись, эти ее отдаленные предки? Откуда пришли, куда исчезли? Из того, что знала она сама из мифов, что рассказывал Неарх своим двум зачарованным слушательницам, прекрасные, утонченные люди, художники, мореходы, дальние путешественники жили на Крите еще тогда, когда вокруг бродили полудикие предки эллинов. Будто покрытая пряно пахнущими цветами, магнолия внезапно выросла среди распластанных ветром сосен и ядовитых зарослей олеандра. Необъяснима тонкая, поэтическая красота критской культуры среди грубых, воинственных кочевников берегов Внутреннего моря и может быть сравнена только с Египтом...
(...)
Спартанка молча извлекла из шкатулки листок папируса, исписанный с двух сторон мелким аккуратным почерком Неарха.
- "Неарх, сын Мериона, шлет пожелания здоровья Эгесихоре и прилагает вот это", - спартанка высыпала на кровать горсть драгоценных камней и два оправленных в золото флакона из искрящегося огоньками "тигрового глаза".
Гетеры высшего класса понимали в драгоценностях не хуже ювелиров. Таис вынула лампион из ониксового экрана, и подруги склонились над подарком. Пламенно-красные пиропы ("огненные очи"), огромный рубин с шестилучевой звездой внутри, густо-синий "царский" берилл, несколько ярких фиолетовых гиацинтов, две розовые крупные жемчужины, странный плоский бледно-лиловый камень с металлическим отблеском, неизвестный гетерам, золотистые хризолиты Эритрейского моря. Неарх понимал толк в камнях и поистине царский дар сделал столь давно разлученной с ним возлюбленной.
Эгесихора, раскрасневшись от гордости, подняла самоцветы на ладони, наслаждаясь их игрой. Таис обняла ее, целуя и поздравляя.
- О, чуть не забыла, прости меня, я становлюсь сама не своя при виде подарка.
Спартанка развернула кусочек красной кожи и подала Таис маленькую, с мизинец, статуэтку Анаитис, или Анахиты, искусно вырезанную из цельного сапфира. Богиня стояла в живой позе, резко отличавшейся от обычной, скованно-неподвижной, закинув одну руку за голову, а другой поддерживая тяжелую сферическую грудь. Синий камень на выпуклых местах отливал шелком.
- Это Неарх передает тебе, просит помнить.
Афинянка взяла драгоценную вещицу со смешанным чувством досады и облегчения. Птолемей также мог бы прислать ей что-нибудь в знак памяти, и если не прислал, то забыл. Хвала Мигонитиде, если Александр и его полководцы явятся сюда, ей не нужно будет решать задачу, как отделаться от прежнего возлюбленного, ставшего полководцем могущественного завоевателя.
(...)
И снова потянулись бесконечные равнины Дельты, показавшиеся еще более унылыми после чистых просторов моря. Критянин опять рассказывал о походах Александра. Только теперь Таис часто уходила на носовую палубу, оставляя его вдвоем с фиванкой. Она замечала, что взгляды Гесионы, обращенные к Неарху, становятся нежнее и мечтательнее. Однажды вечером Гесиона скользнула потихоньку в их общую каюту, куда Таис удалилась раньше и лежала без сна. Услыхав, что девушка сдерживает смех, Таис спросила, что случилось.
- Посмотри, - Гесиона поднесла к свету люкноса морскую
губку
гигантских размеров.
- Подарок Неарха, - догадалась Таис, - редкая вещь, под стать
этой
чаше.
В углу их каюты стояла огромная, выстланная серебром, круглая плоская чаша (или бассейн) для омовений, носить которую было под силу лишь двум крепким рабам.
- Попробуем? - весело предложила Гесиона. Она выкатила чашу, как колесо, и опрокинула на пол.
Грохот сотряс корабль, и испуганный помощник кормчего вбежал в каюту. Очарованный улыбками женщин, он тут же прислал двух моряков, наполнивших чашу водой.
Таис погрузила в бассейн губку, вобравшую почти всю воду, велела Гесионе стать в него и, с усилием подняв губку, обрушила ее на фиванку. Восторженный вопль вырвался из уст Гесионы, дыхание ее перехватило от целого каскада холодной воды.
- Смотри, чтобы любовь Неарха не утопила тебя, как эта губка, - пошутила Таис, а девушка отчаянно замотала головой.
Однако на четвертый день плавания Гесиона не вышла на корму и осталась в каюте. Таис потребовала командующего к ответу.
- Я полюбил ее. А она... Боюсь, что Гесиона так и не оттает. Как
бы я
не испортил всего. Помоги чем-нибудь. Вы, искусные жрицы Афродиты,
должны
знать такие вещи.
- Положись на меня, - успокоила его Таис. - Хоть и странно мне
быть
союзником мужчины, но уверена, что ты не обидишь мою Гесиону.
- Надо ли говорить?
- Не надо! - И Таис вошла под навес в каюту и оставалась там до
самой
ночи.
Прошло еще два дня. Судно подходило к Эшмуну во мраке безлунной ночи. Таис лежала в каюте без сна, обдумывая слова Неарха о том, что Александр хотел идти к пределам мира на востоке. А что теперь делать ей?
Неожиданно в каюту ворвалась Гесиона, с размаху бросилась на ковер перед ложем и, пряча лицо, протянула руки к Таис по шелку покрывала.
Таис сильно потянула Гесиону к себе, несколько раз поцеловала в пылающие щеки и, слегка оттолкнув от себя, с безмолвным вопросом взглянула в ее каштановые глаза.
- Да, да, да! - страстно зашептала фиванка. - И он надел мне
этот
браслет и это кольцо. Он сам купил их в Навкратисе, не думай, это
не те,
не Эгесихоры!
- И ты пойдешь к нему опять?
- Пойду. И сейчас!
- Подожди немного. Я научу тебя, как стать еще более прекрасной.
Хоть
ты и так неплоха... Сними эпоксиду!
(...)
Таис почти не видела Птолемея и Леонтиска. Занятые с рассвета до поздней ночи, помощники Александра не имели времени для отдыха или развлечений. Время от времени в дом Таис являлись посланные с каким- нибудь подарком - редкой ювелирной вещицей, резным ящиком из слоновой кости, жемчужными бусами или стефане (диадемой). Однажды Птолемей прислал печальную рабыню из Эдома, искусную в приготовлении хлеба, а с ней целый мешок золота. Таис приняла рабыню, а золото отдала лохагосу для раздачи тессалийским конникам. Птолемей рассердился и не подавал о себе вестей до тех пор, пока не приехал со специальным поручением от Александра.
(...)
Афинянка не поскупилась отдарить раскосого мудреца, поднеся ему блюдце черного фарфора, какого он не видел никогда, несмотря на множество пройденных стран. С догадливостью заботливой женщины Таис заставила путешественника принять кедровую шкатулку с золотыми статерами, только что отчеканенными, с профилем Александра по модели Лисиппа. Мудрец, явно стесненный в деньгах и, очевидно, надеявшийся на помощь Александра, очень растрогался. Следом за Таис Лисипп тоже дал ему немалую сумму для окончания путешествия. Теперь желтолицый мог спокойно ехать в Вавилон и дожидаться Александра хоть два-три года.
Тогда он принес Таис серьги изумительной работы, видимо последнюю драгоценность, уцелевшую за дальний путь. Серьги из прозрачного бледно-зеленого камня необычайной прочности состояли из колец и миниатюрных шариков - одни внутри других, выточенных из цельного куска, без нарушения монолитности камня. Подвешенные к ушам на золотых крючках, серьги нежно и тихо звенели отзвуком далекого ветра по сухим тростникам. Заключенные внутри шариков крошечные розетки из ограненных кусков камня, называемого в далекой империи "глазом тигра", переливались сквозь прорези таинственным лунным светом. Искусство камнерезов страны желтолицых превосходило все виденное до сих пор эллинами и заставляло верить рассказам путешественника. Афинянка подолгу любовалась изделием из неслыханно далекой страны, боясь часто надевать такую редкость.
(...)