Посыпались и другие подарки. На ее четырнадцатое рождение, 
в первый день 1949-го года, я подарил ей велосипед - ту 
очаровательную механическую газель, которую я уже однажды 
упоминал, и к этому прибавил Историю Современной Американской 
Живописи; мне почему-то доставляло дивное удовольствие 
обращение ее с велосипедом, то есть ее подход к нему, 
движение бедрышка при влезании на него и тому подобное, 
но мои попытки облагородить ее художественный вкус окончились 
неудачей: она хотела знать, надо ли считать фермера, 
дремлющего после полдника на сене (кисти Дориды Ли), 
отцом нарочито сладострастной дивчины на переднем плане, 
и не могла понять, почему я утверждаю, что Грант Вуд и 
Питер Гурд талантливы, а Реджинальд Марш и Фредерик Уо бездарны.
<p>(...)<p>
Летнее, белое в черную полоску платье моей возлюбленной,  
ухарская голубая шапочка, белые носки и коричневые мокасины  
не совсем гармонировали с большим, красивым камнем - граненым 
аквамарином - на серебряной цепочке, украшавшим ее шею: 
подарок ей от меня - и от весеннего ливня. 
<p>(...)<p>
  Толстяк Гастон, будучи полон вычур, любил делать подарки -
подарки чуть-чуть тоже вычурные или по крайней мере необыкновенные, 
на его вычурный вкус. Заметив однажды, что сломался мой ящик 
с шахматами, он на другое ж утро прислал мне, с одним из своих 
катамитиков, медный ларец: по всей крышке его шел сложный 
восточный узор, и он весьма надежно запирался на ключ. 
Мне было достаточно одного взгляда, чтобы узнать в нем
дешевую шкатулку для денег, зовущуюся почему-то "луизетта",
которую мимоходом покупаешь где-нибудь в Малаге или Алжире 
и с которой потом не знаешь, что делать. Шкатулка оказалась 
слишком плоской для моих громоздких шахмат, но я ее сохранил - 
для совершенно другого назначения.