1. Любовный подарок разыскивается, выбирается и покупается в величайшем возбуждении - таком, что оно, кажется, достигает порядка наслаждения. Я активно прикидываю, доставит ли этот предмет удовольствие, не разочарует ли или, показавшись, напротив, слишком значительным, не выдаст ли мой бред - или ловушку, в которую я попался. Любовный подарок торжественен; увлеченный всепожирающей метонимией, регулирующей воображаемую жизнь, я целиком переношу себя в него. Этим предметом я даю тебе мое Все, я касаюсь тебя своим фаллосом; потому-то я и схожу с ума от возбуждения, потому и бегаю по лавкам, упорно подыскивая подходящий фетиш - блестящий, удачный, который будет безупречно подходить к твоему желанию. Подарок - это касание, чувственность: ты прикоснешься к тому, чего касался я, нас объединяет некая третья кожа.
Я дарю X... шейный платок, и он его носит: X... дарит мне факт его нОски; собственно, именно так он наивно воспринимает и излагает это. А contrio: всякая мораль чистоты требует, чтобы подарок был отделен от руки дающего или принимающего; при буддистском посвящении в сан личные предметы, три одеяния, преподносятся бонзе на носилках; бонза принимает их, касаясь посохом, а не рукой; так и в дальнейшем все, что будут ему дарить - и с чего он будет жить, - станут класть на стол, на землю или на веер.
2. Вот чего я боюсь: а вдруг подаренный предмет из-за какого-то злостного дефекта плохо действует; если это, например, шкатулка (с такими трудами подобранная), то в ней не работает замок (женщины, ко торые ее продавали, не разбираются в таких вещах; к тому же магазин назывался "Because I Love": уж не потому ли, что я люблю, он и не работает?). Наслаж дение от подарка тогда гаснет, и субъект знает: что даришь - того не имеешь.
Подарок - не обязательно экскремент, но ему все же положено быть каким-то отбросом; я не знаю что делать с полученным подарком, он не встраивается в мое пространство, загромождает его, оказывается лишним: "Что же мне с ним, с твоим подарком, делать!" "Твой подарок" - ton-don - становится шутливым прозвищем любовного подарка.
3. Типичное содержание "сцены" - растолковывать другому, сколько всего ты ему даруешь (время, энергию, деньги, изобретательность, отношения с другими людьми и т.п.); ибо это прямо подводит к ответной реплике, приводящей в действие любую сцену: А я! а я! Чего только я тебе не дал! Дар оказывается тогда пробой сил, ее инструментом: "Я подарю тебе больше, чем ты мне, и тем самым стану над тобой господствовать" (в своих великих потлачах индейцы доходят до того, что сжигают деревни, режут невольников). Провозгласить, что именно я тебе дарую, это следовать семейной модели: смотри, на какие жертвы мы для тебя идем; или иначе: мы дали тебе жизнь (- А на черта она мне сдалась, эта жизнь! и т. д.). Говоря о даре, его помещают в экономику обмена (жертвоприношения, набавления цены и т. п.), ко-торой противостоит безмолвная трата. 4. "Этому богу, Федр, я и посвящу свою речь..." Нельзя принести в дар частицу языка (как передать ее из рук в руки?), но можно ее посвятить, поскольку другой - это некий божок. Даруемый предмет рассасывается в торжественно-пышном посвятительном речении, в поэтическом жесте посвящения; дар возвеличивается уже потому, что изрекается голосом, если только этот голос размеренный (метрический) или, иначе, певучий (лирический); в том и состоит принцип Гимна. Я ничего не в состоянии дать - и посвящаю само посвящение, в которое впитывается все, что я имею сказать:
Бодлер
Пение есть драгоценное дополнение к пустому посланию, всецело содержащемуся в своем адресе, ибо даруемое мною при пении - это одновременно и мое тело (посредством голоса), и немота, которой ты его поражаешь. (Любовь нема, говорит Новалис, ее заставляет говорить только поэзия.) Песнь ничего не значит - в этом-то ты наконец и расслышишь, что я ее тебе дарю, столь же бесполезную, как шерстинка или галька, протягиваемая ребенком своей матери.5. Бессильная выразиться, что-либо выразить, любовь хочет быть повсюду провозглашаемой, выкрикиваемой, начертанной: "all`acqua, all`ombra, ai fiori, all`orbe, ai fonti, all`eco, all`aria, ai venti..." Не успеет влюбленный субъект создать или смастерить какое- либо произведение, как его тут же обуревает побуждение его посвятить. Он хочет сразу же - и даже заранее - подарить делаемое тому, кого любит, ради кого работал или будет работать. Надписание имени и будет подразумевать дар.
И однако, исключая случай гимна, где посылка совпадает со всем
текстом, то, что следует за посвящением (то есть само произведение),
имеет с ним мало общего. Предмет, который я дарую, более не
тавтологичен (я даю тебе то, что даю), он интерпретируем; он
имеет смысл (смыслы), намного превос-ходящий его адрес; хоть я и
надписал на своем про-изведении твое имя, создавалось оно для "них"
(других, читателей). Стало быть, таков уж рок само-го письма, что
текст нельзя назвать любовным, а только в крайнем случае что он
был "любовно" исполнен, как какой-нибудь пирог или вышитые
шлепанцы.
И даже еще в меньшей степени, чем шлепанцы! Ведь они были сделаны для
твоей ноги (по твоему размеру и для твоего удовольствия); пирог
приготовлен или выбран по твоему вкусу; имеется определенная
адекватность этих объектов твоей личности. А вот письмо не обладает
подобной услужливостью. Письмо сухо, тупо; словно дорожный каток, оно
знай себе катится вперед, равнодушно и бестактно; оно скорее
убьет "отца, мать, любовника/цу", чем отклонится от своего
предначертания (которое, впрочем, загадочно). Когда я пишу, я должен
смириться с очевидностью, которая, если верить моему Воображаемому,
меня терзает: в письме нет никакой доброжелательности, скорее террор;
оно удушливо для другого, каковой, ничуть не замечая в нем дара,
вычитывает в нем утверждение мастерства, могущества, наслаждения,
одиночества. Отсюда жестокий парадокс посвящения: я хочу любой ценой
подарить тебе то, что тебя удушает.
(Мы часто убеждаемся, что пишущий субъект пишет не под стать своему личному образу: кто меня любит "ради меня самого", тот не любит меня за мое письмо (и я от этого страдаю). Дело, вероятно, в том, что любить сразу два означающих в том же теле - это уж слишком! Такого часто не встретишь. Если же в виде исключения такое случится, то это Слияние душ, Высшее Благо.)
6. Итак, я не могу подарить тебе то, что, казалось, писал для тебя, с этим я должен смириться; любовное посвящение невозможно (я ведь не удовольствуюсь условно-светской надписью, притворяясь, что посвящаю тебе произведение, которое от нас обоих ускользает). Действие, в которое вовлечен другой, - это не надпись. Это нечто более глубокое - запись: другой записан, вписан в текст, он оставил в нем свой след, причем множественный. Если бы ты был только адресатом посвящения этой книги, тебе бы не удалось избавиться от тяжкого положения (любимого) объекта - бога; но твое присутствие в тексте - именно потому, что ты в нем неузнаваем, - отнюдь не присутствие аналогической фигуры- фетиша, это присутствие силы, а стало быть положение небезопасное. А потому не имеет значения, что сам ты чувствуешь себя постоянно принуждаемым к молчанию, что твоя собственная речь словно задыхается под чудовищным дискурсом влюбленного субъекта: в "Теореме" "тот, другой" не говорит, но он вписывает нечто в каждого из тех, кто его желает, - производит то, что математики называют катастрофой (расстройство одной системы под действием другой); правда, этот немой - ангел.