Большая книга, лежавшая на конторке, и светлые, загоревшиеся в небе звезды напомнили ему один из самых замечательных вечеров его далекого детства. Был канун рождества — самого веселого и любимого из всех праздников не очень-то веселой жизни маленького Генриха; сына строгого пастора Шлимана. Вся семья собралась за праздничным столом, и у каждого под салфеткой оказался небольшой подарок: у кузины Трудхен, чистенькой девочки с льняными косичками, — футляр с ножницами, наперстком, иголками в красивом игольничке, у рыжего братца Вилли — перочинный ножичек с перламутровой ручкой, у молоденькой матушкиной сестры — пестрая шкатулочка для ниток. А у Генриха под салфеткой не было ничего. Глаза у него наполнились слезами, он низко опустил голову, все еще не веря, что в такой праздник его могли оставить без подарков. В это время мальчик услышал веселый голос матери, воскликнувшей: «Взгляни-ка, Генрих, что это у тебя за спиной?» Он почувствовал, как на сиденье его стула положили что-то большое и твердое. Быстро обернувшись, Генрих увидел книгу в нарядном кожаном переплете, на котором было написано: «Всемирная история для детей». С радостью схватил он этот великолепный подарок и весь вечер разглядывал книгу. Воображение Генриха поразил один рисунок. В клубах дыма, объятый пламенем погибал великолепный город, окруженный зубчатыми стенами и высокими башнями. Воины в шлемах, украшенных пышными султанами, яростно сражались, но было ясно, что защитники города обречены на гибель.
Из пылающего города выходил высокий мужественный воин в богатых доспехах. На спине он нес обессилевшего старца, а за руку вел маленького рыдающего мальчика. Это Эней покидал, по воле богов, гибнущую Трою, спасая своего отца и сына…
«Такие высокие стены, такие огромные башни не могли сгореть дотла и совсем разрушиться,— твердил он упрямо.— Когда я вырасту, то поеду туда и непременно разыщу их». Рассерженный упорством сына, пастор Шлиман велел ему читать «Илиаду», надеясь, что трудные и длинные стихи отобьют у мальчика охоту заниматься выдумками. Но Генрих с небывалым интересом стал читать удивительную поэму о богах и героях, об их жестоких битвах, о доблестных подвигах Ахилла и Гектора. На всю жизнь мальчик полюбил стихи Гомера. Страницы «Илиады» уносили его в древнюю прекрасную страну. Вот быстроногий Ахилл готовится к смертельной схватке, шлемоблещущий Гектор прощается с прекрасной Андромахой перед своим последним боем, вещая Кассандра предсказывает гибель Трои. Генрих представлял себе все происходившее так живо, словно сам наблюдал эти события с высоты троянских стен. Целыми вечерами он грезил, сидя в уголке, пока мать не отсылала его спать.
Когда Генриху исполнилось четырнадцать лет, его мать умерла. Все в доме пришло в упадок, пастор Шлиман с трудом сводил концы с концами, и Генриху пришлось поступить в услужение к лавочнику, чтобы хоть как-то помочь семье. Мальчику приходилось нелегко. Каждое утро старая Марта, кухарка хозяина, поднимала его в шесть часов. Он должен был прибрать в лавке, принести воды, помыть вымостку перед входом, а затем стать за прилавок и помогать хозяину. И хотя Генрих был быстр и сообразителен, зарабатывал он так мало, что ему еле-еле удавалось скопить немного денег на нужные ему книжки. Читал он обычно ночью. Тогда Генрих забывал об опостылевшей ему работе, о свечах, о мыле и селедке, которыми он торговал днем.
По-прежнему Шлиман не расставался с «Илиадой», и бессмертный Гомер был его самым близким другом. Как-то летним вечером Генрих уже готовился закрывать лавку и ждал, когда уйдут последние покупатели. В дверях появилась нелепая фигура Михеля, вечно пьяного помощника мельника. Говорили, что Михель когда-то учился в гимназии. Но вино сыграло с ним плохую шутку, и Михель так и остался работать на мельнице.
— Все читаешь, Генрих, — сказал Михель, садясь на бочку и глядя на Генриха мутными, воспаленными глазами. — Брось, никому это не нужно! Вот посмотри на меня,— продолжал пьяница, воодушевившись общим вниманием, — я могу читать по-гречески твоего любимого Гомера. А кому это нужно, а? Хочешь, прочту начало «Одиссеи»?
И тесная темная лавка наполнилась торжественными стихами, звучанием непонятного, но прекрасного языка. Генрих был потрясен. Слезы выступили у него на глазах. Он словно услышал голос живого Гомера. «Еще, еще, прочтите еще», — только и мог он выговорить. За стакан вина Михель согласился еще раз прочитать отрывок из поэмы. Генрих заплатил последние деньги, чтобы вновь услышать звучную эллинскую речь. Он закрыл глаза, и снова перед ним встали любимые образы его детства — Ахилл, Гектор, прекрасный город троянцев. Генрих понял, что не может больше оставаться в этой лавке. Ему нужно учиться. Он хотел сам читать Гомера по-гречески.
После долгих колебаний Генрих сделал решительный шаг — он бросил лавку, где проработал почти пять лет, и поехал искать счастья.
***
… шли годы, а открытие Трои все откладывалось, хотя богатство Шлимана уже давно позволяло ему привести в исполнение давние планы. И кто знает, может быть, и остался бы Генрих Шлиман самым заурядным, хотя и преуспевающим, немецким капиталистом, если бы не одно событие, всколыхнувшее в душе Шлимана все лучшее, что было заложено в ней с детства.
Как-то, приехав в Лондон по делам, Шлиман зашел в Британский музей, чтобы полюбоваться замечательными сокровищами древнегреческого искусства, привезенными лордом Эльджином, английским дипломатом, из Греции. Это были рельефы и статуи, украшавшие афинский Парфенон, самым варварским образом выломанные из стен и фронтонов древнего храма. Когда Шлиман вошел в залы, где были выставлены эти великолепные произведения древнегреческого искусства, он испытал глубочайшее потрясение от той красоты, величия и радости жизни, которая была запечатлена резцом великих художников в мраморных плитах Парфенона. Торжественно выступающие в священных процессиях юные девушки в легких, падающих красивыми складками одеждах. Прекрасные полуобнаженные фигуры юношей, несущих на плече жертвенные сосуды. Скачущие на горячих вздыбленных конях молодые афиняне в развевающихся коротких плащах. Это была древняя Греция, прекрасная, но не умершая и превратившаяся в миф, а полнокровная, захватывающая своей живой, ощутимой красотой.
Шлиману стало страшно при мысли о том, сколько лет он потратил на бессмысленную и опустошающую погоню за наживой, в то время как давно уже имел возможность отправиться на поиски Трои.
Выходя из музея, Шлиман дал себе клятву немедленно начать приготовления для осуществления своего замысла. Спустя некоторое время все было готово для поездки на западное побережье Малой Азии, которое принадлежало Турции. Там, на берегу синего Эгейского моря, должна была находиться древняя Троя, сказочный город героев, воспетый Гомером.
Но началась Крымская война, и Шлиману пришлось отложить поездку. Он опять занялся торговыми делами. После заключения мирного договора между Россией, Англией и Францией Шлиман вновь вернулся к мысли о раскопках на побережье Эгейского моря. Но он не хотел прийти на троянскую землю неподготовленным к встрече с миром Гомера. Со свойственной ему настойчивостью Шлиман засел за изучение древнегреческого языка. Через три месяца он уже свободно читал Гомера на древнегреческом языке, а спустя некоторое время знал весь греческий текст «Илиады» наизусть. Ему казалось, что он с закрытыми глазами смог бы пройти по троянской земле и узнал бы каждый камень, бывший частью стен или башен Трои. Шлиман безоговорочно верил Гомеру, что казалось нелепым серьезным ученым того времени. Они полагали, что в основе гомеровских поэм лежат древние сказки и мифы, а потому сама мысль о поисках Трои представлялась им столь же нелепой, как попытка найти тридевятое царство или замок спящей красавицы. Но Шлиман твердо верил в свою мечту.
В 1871 г. Шлиман прибыл в Дарданеллы — захолустный городок на берегу пролива, носящего то же название. Наняв лошадь, Шлиман с огромным волнением направился к деревушке Гиссарлык, где некогда, по преданию, на холме стояла твердыня троянцев — богатый, обнесенный крепкими стенами город Троя. С трепетом ехал Шлиман по древней Троаде. Кругом были невысокие холмы, покрытые скудной растительностью, болотца, заросшие осокой, масса квакающих в них лягушек и аисты, охотящиеся за ними. Но для Шлимана каждый ручей был священным — из него пили кони древних героев; каждый холм был свидетелем подвигов славных воинов у стен могучей Трои. Образы гомеровской поэмы звали Шлимана к открытиям.
С большим трудом удалось Шлиману получить от турецкого правительства разрешение на раскопки. Ему позволили копать Гиссарлыкский холм с условием, что половина всех найденных вещей будет принадлежать Турции.
Шлиману не терпелось начать раскопки, чтобы скорее раскрыть стены древней Трои и показать всему миру, что Гомер говорил правду. Вместе со Шлиманом на раскопки приехала его жена — гречанка София.
Начались раскопки. Их надо было вести осторожно, строго соблюдая определенные правила. Ведь так легко перемешать древние слои почвы и затруднить решение вопроса, к какому времени относятся найденные вещи. Но Шлиман не был специалистом-археологом. Он искал гомеровскую Трою. Шлиман считал, что гомеровская Троя должна находиться в глубоких слоях. Поэтому на обнаруженные остатки домов, черепки сосудов, кости Шлиман не обращал никакого внимания. Это не Троя, решил он, нет следов пожара. Первый год раскопок кончился неудачей.
В марте 1872 г. Шлиман с женой были опять на Гиссарлыке. Запутавшийся в сложных переплетениях стен и фундаментов, раскрытых на холме, Шлиман задумал перерезать весь холм поперек, с севера на юг, огромным рвом шириной в семьдесят и глубиной в восемнадцать метров. Таким образом он хотел сразу раскрыть мощные стены гомеровской Трои и обнаружить священный город во всем его величии. Рытье траншеи требовало большого количества рабочих рук и много времени. Наконец, рабочие наткнулись на могучую стену. На этот раз Шлиман решил не разрушать ее. Каково же было его удивление, когда вслед за первой стеной были отрыты остатки стены такой же длины и ширины. Шлиман принял вторую стену за Большую башню гомеровской поэмы. С этой башни, думал Шлиман, старец Приам с тревогой следил за битвой славного Гектора с бесстрашным Ахиллом. Мощность стен убеждала Шлимана в том, что он прав.
Наступила зима, и раскопки были прекращены. Но уже в феврале следующего года Шлиман в сопровождении жены вновь появился на Гиссарлыке. Они вставали в шесть часов утра. Было холодно, дул яростный ветер. Замерзала вода в умывальнике, замерзали чернила. Однажды измученная холодом жена Шлимана оставила на ночь топящуюся печку. От выпавших углей загорелся пол, вся комната наполнилась дымом. К счастью, Шлиман вовремя проснулся, и пожар был потушен.
Через несколько дней рабочие отрыли стены, носившие следы страшного пожара. Это могло служить уже серьезным доказательством того, что Шлиман открыл действительно Трою. Шлиман забыл о сне и о еде. Он увеличил число рабочих и стал копать сразу в нескольких местах. В слое, носившем следы пожарища, была отрыта большая дорога, выложенная гладкими каменными плитами. На плитах были видны колеи, выбитые колесами, катившимися по ним десятки столетий тому назад. Дорога привела к мощным двойным воротам, находящимся в стене возле Большой башни. Ну, конечно, это Скейские ворота, главные в Трое, отсюда троянские воины выходили на поле битвы!
Наступила весна, и Шлиман заболел малярией. Он глотал хинин, но это почти не помогало. Он чувствовал себя очень плохо и видел, что нужно прекращать работу. Жена заставила его установить твердый срок отъезда — 15 июня. За день до назначенного срока Шлиман в шесть часов утра, как обычно, спустился в раскоп. Рабочие расчищали одну из стен. Под лопату попал какой-то металлический предмет. Шлиман остановил рабочего и отпустил всех домой, объявив, что он сегодня именинник. Заработок за свободный день за рабочими он сохранил. Рабочие охотно удалились. Шлиман сам спустился в раскоп, и его усилия увенчались небывалым, сказочным успехом. Он нашел тайник, полный сокровищ. Одна, другая, пятая, десятая, сотая, тысячная вещь — и все из золота! Стена могла в любую минуту обрушиться. Но Шлиман не думал об опасности и работал до темноты. Жена помогала ему.
Вечером на большом дощатом столе в их деревянном домике сверкали матовым блеском сокровища древней Трои. Всего здесь было более восьми тысяч предметов из золота и серебра. Золотые и серебряные чаши и кубки, две драгоценные диадемы замечательной работы из тончайших золотых цепочек, двадцать четыре золотых ожерелья, сотни золотых колец, браслетов, булавок, бляшек, высыпавшихся из большой серебряной вазы. Кроме драгоценных вещей, здесь были золотые и серебряные слитки и бронзовое оружие. Весь этот клад лежал в совершенно истлевшем деревянном ларце, прикрытом медным котлом, принятым Шлиманом за щит. Конечно, это клад царя Трои, решили взволнованные и потрясенные Шлиманы.
Эта находка вознаграждала Шлимана за три года самоотверженных трудов и лишений, за все насмешки тех, кто упорно не желал признавать открытие Шлимана. Он верил, что этот великолепный клад принадлежал самому царю Приаму, а драгоценный золотой убор, диадему, ожерелья, серьги и кольца носила, конечно, сама Елена, красота которой погубила, как рассказывает древний миф, могучую Трою.
Шлиман прекратил раскопки и решил тайно вывезти клад. Клад удалось в простом деревянном ящике привезти в Афины.
Когда Шлиман напечатал сообщение о находке клада с описанием найденных им вещей, поднялся переполох. Турецкое правительство, имевшее право на половину найденных вещей, возбудило судебное дело против нарушившего договор Шлимана.
Ученый мир был потрясен троянскими находками, но признать значение этих сокровищ ученые отказались. Книга Шлимана «Троянские древности» вызвала нападки и насмешки. Некоторые ученые утверждали, что Шлиман нашел все эти предметы не во время раскопок, а просто скупил их у собирателей древностей, благо денег у него достаточно.
***
А впереди было еще много работы — ждала не раскрытая до конца «священная» Троя, неведомый еще «златообильный» Орхомен и «крепкостенный» Тиринф, о которых повествовал Гомер. Все это нужно было исследовать, чтобы до конца раскрыть величественную картину древнегреческого мира, воспетого великим Гомером.
Это выполнили уже после кончины Шлимана. Раскопки на острове Крит показали, что и здесь существовала древняя и богатая культура. Благодаря раскопкам Шлимана и открытиям на Крите перед нами предстали совершенно новые страницы древнейшей истории Эллады.