Передо мной очень иллюстративный альбом. В нем — открытки, адресованные мальчику, которого ласково зовут Пуфик. Юноше, которого уже называют полным именем Павел, молодому человеку, которому открытки адресуют торжественно: «Его Высокоблагородию». Сейчас адресат этих открыток покинул нас всех, живых, а было ему около 90 лет. Он с детства любил животных. Собак, кошек, лошадей. Он любил птиц. У него был ежик по имени Прохор, о котором он помнил до старости. И вот мальчику, а потом юноше, дарили открытки «со значением» — целые семейства котят, трудолюбивых кошек, развешивающих выстиранные потешные кошачьи «принадлежности туалета», собаки веселые и грустные, целый набор открыток с «птичьим сюжетом».
Открытки были настолько «со значением», настолько ласковым намеком, что на одной, где красуется роскошный рыжий кот, мама написала на лицевой стороне: «Угадай, чей это портрет?». Не знаю, походил ли 18-летний Пуфик на независимого красавца-кота или же был обладателем такового, — но надпись на лицо, и она вызывает чуть-чуть печальную и теплую тревогу. Напоминает о любящей матери, черты которой, может быть, забыл даже ее стоящий на краю жизни сын. Заставляет в лице старика искать особые черточки, которые 80 лет тому назад делали его «Пуфиком». И еще — благодаря открыткам мы знаем, как выглядел некий знаменитый многими ежиными подвигами еж Прохор, живший чуть не сто лет назад. И только потому, что дедушка мальчика, юность которого как бы «законсервировалась» навечно благодаря поздравительным открыткам, сфотографировал ежика и вмонтировал потешное фото в поздравительную открытку для внука.
Примечательны и тексты старинных поздравительных открыток. Это всегда микрописьма, в которых имеется свой сюжет, сообщение и, главное, чисто индивидуальная форма «изъявления приязни», как говорили наши деды. Никаких стереотипов, — «успехов в труде и счастья в личной жизни». Ничего холоднее и безличнее не представишь, чем поздравление из приличия или по выполнению служебного долга, и таких поздравлений в старинных открытках вы не найдете. Они, эти открытки, были ниточкой приязни, мостиком душевности, перекинутым от человека к человеку.
Торжественные и высокопарные поздравления по служебной и общественной линии вносились в книги и адреса, в нарядных кожаных папках, и ничего общего между ними и веселыми, сердечными, потешными картинками, которые близкие люди посылали друг другу по разным случаям и даже без случая, а просто так, «из приязни», не могло быть и не было.
Еще более выразительными и красноречивыми были маленькие подарки, которыми изобиловал не только 18 «галантный век» и «век чувства» 19-й, но и многие века им предшествовавшие. И эта глава о них — о самых камерных предметах нашей коллекции. Эта глава — о безделицах, которые человек дарил человеку, вкладывая в подарок и особое значение, и собственный вкус, и особую доброжелательность к адресату, заставляющую его, дарителя, выбирать подарок с особым тщанием. Именно поэтому подарочные предметы, многие из которых давно вышли из обихода, — особенно красноречивые свидетели своего времени.
Они отражают не только характерные для эпохи особенности стилей и технологий, но и особенности вкусов, привычек, повседневного быта двух-трех и четырехсотлетней давности. Они таят в себе нечто таинственное и влекущее. Как бы след от прикосновения давно отзвучавших людей. Как бы пыльцу времени. Как бы напоминание о бессмертии. Потому что, глядя на какой-нибудь шитый бисером кисет или изысканно прочеканенный детский рожок для молока, понимаешь, насколько бессмертен труд человека. Людей, которые эти предметы делали, любили, сберегали, давно уже нет, и никто бы о них никогда бы не вспомнил, если бы не эти кисеты, рожки и шкатулки. А то, — вот они.
И потому, может быть, вещи, — материализованный труд человека, — как раз и являются символом бессмертия рода человеческого и преемственности поколений? Труд вечен. Искусство вечно. Творец, создавший своим трудом предметы искусства, — вечен. И те, кто хранил их, невольно оказываются сопричастны к этой вечности. Потому, не зная ни их самих, ни их имен, мы все-таки пытаемся представить тех, кому дорог был тот или иной, предмет, отгадать вкус и характер незнакомцев из других веков.
Однако речь пойдет вовсе не о сувенирах. Потому что слово «сувенир», в прямом переводе означающее «память» или «воспоминание», не вполне подходит к теме нашей беседы. Люди делали друг другу маленькие подарки, наверное, с самого того момента, как человек стал способен испытывать приязнь, дружбу, доверие. И так и дарили. Из приязни, доверия и дружбы, а вовсе не «на память». Может, смысл подарка и был таков, но смысл этот не подчеркивался особо. И, пожалуй, «сувенир» как таковой появился лишь в средине века девятнадцатого, вместе с волной «чувствительности» и путешествий. Характерно, что век 18, век безделки, реже всего пользовался понятием «сувенир». А если и пользовался, то весьма своеобразно.
Мне довелось видеть чашечку из тончайшего фарфора того времени. На ней цветочной гирляндой выведена была надпись: «Fragile souvenir». То есть, «трепетное воспоминание» Это — если поэтизировать надпись . На самом же деле, в прямом переводе она означала: «хрупкая память». То есть, преходящая. То есть, не претендующая на вечность — не зря же выбран для подарка самый драгоценный, но и самый недолговечный материал — фарфор. Очень символичная надпись , очень символичный и редкий «сувенир». Вполне в духе «галантного века». Подарок «по чувству», — и тут же маленькая усмешка над прочностью чувства. Намек на желание сохраниться в памяти адресатки (чашки дарили дамам), и тут же ироничная улыбка — вполне в духе времени — над неоправданностью такого желания! Помилуйте, сохранить память о самой эфемерной вещи на свете — о чувстве! Такой вот и был он, этот загадочный и противоречивый 18 век, такой щедрый на подарки и такой ненавязчивый в чувствах.
Мы не станем говорить сейчас обо всем, что дарили люди друг другу на протяжении тысячелетий — нельзя объять необъятное. К тому же, по традиции мы ведем рассказ на материале собственного собрания. Но даже на этой основе можно сказать, что, судя по всему, подарочные предметы делились на категории:
Подарки «со значением»
Подарки «из приязни»
Подарки «на случай»
Подарки «в память даты»
Подарки, преподнесенные «из дальних странствий воротясь».
Перед нами ларчик-ковчежец. Деревянный, обитый латунным листом, с чеканкой, изображающей турнирные сцены. Оружие и доспехи рыцарей, а также гербы на боковых стенках крышки ковчежка заявляют: Флоренция, век 16. Дерево внутри — темное, хранящее особый запах, который приобретается столетиями. Запах времени. Судя по форме, — ларчик «купеческого звания». В нем хранили деньги-монеты, а может, и драгоценности. Но вот на донышке его надпись «Ларец. Л. А. Буркен от Л. Матеи. Москва. 1707».
Флорентийский ларец, подаренный в Москве? Но — ничего удивительного. Фамилия дарителя Матеи — итальянская фамилия. Адресат, Буркен, — видно, тоже не русский. Может быть, купец, потомок итальянцев, осевших в России, дарит собрату купцу, немцу или голландцу, фамильный ларец в знак «особой приязни»? Вспомним, это как раз время притока иноземных купцов, поощряемых Петром. А может, это презент от собирателя собирателю. Век 18 — это век бурного собирательства. И если Петр собирает свою кунсткамеру, то почему не подарить в знак именно особой приязни ларец, которому как-никак минуло уже двести лет к моменту дарственной надписи?
Выходец из 16 века в нашей коллекции и другой предмет. Особо красноречивый и особого не только назначения, но и настроения. Дамский стилет. Берлин. О том свидетельствует фигурка медведя — клеймо оружейника на клинке, остром и узком как жало. Мы говорим об оружейнике. Однако, этот стилет вовсе оружием не являлся. Во всяком случае, номинально. Скорее, — опасная дамская игрушка, подаренная поклонником «со значением». Предназначенная для охоты. О времени говорит само назначение предмета, а также сюжет орнамента на рукоятке. Лисица и фазан — от охоты, барочные, затейливые завитки — паспорт века. Таким стилетом «королева охоты» должна прикоснуться к сонной артерии поверженного зверя. Это сигнал — охота окончена, зверя пора забить. Но заметим — речь идет о «королеве охоты». А ведь заранее ее не предугадаешь. Значит, подарок говорил о многом. Маленькая лесть — и намек на глубокое и интимное знание характера адресатки. Даритель предопределяет и заявляет: «Тебе, никому иному, быть королевой охоты»
«Ты прекрасна и мужественна, а потому, не духи, не надушенные перчатки дарю тебе, а стилет». «Ты не только прекрасна и мужественна, ты грозна в гневе и ревности. Я знаю, не дрогнув, ты воспользуешься стилетом, но я сам влагаю в руку твою оружье».
Такой подтекст не фантазия. Венецианские куртизанки именно подобного рода оружье носили за подвязкой и по свидетельству современников умело им пользовались отнюдь не символически и отнюдь не для охотничьих ритуалов.
А вот предмет, подаренный явно «на случай». Рожок для молока, которым пользовались вместо соски в 18 и начале 19 века. На клейме 1787 год. По серебру искусная чеканка и надпись: «Бог питает и милует младень своя». Явное благословение. Такой подарок могли преподнести «на зубок» дедушка и бабушка, благо «на зубок» и принято было преподносить серебро и золото, — символы здоровья и благородства.
В 18 веке люди познали аромат и вкус чая. Они пили чай, они дорожили чаем, они возвели его в ранг символов, удостоверяющих зажиточность, благополучие и «барственность». Ведь даже в сравнительно недавние поры, в конце 19 века, нанимая служанку, «барыня» не забывала подчеркнуть, что чай, де, и сахар в питание не входят. Они — роскошь. Помещая учеников на пансион в городе, родители уговаривались о кормежке, при условии, что «чай и сахар особо».
Итак, в 18 веке пили чай. Драгоценную экзотику ценили настолько, что для чая создавали не менее драгоценные вместилища. Именно в эту пору в ходу были чайницы из фарфора и расписного молочного стекла, в виде флаконов с завинчивающимися крышками. Позднее — в 19 веке - чай держат в ларчиках с запором и ключиком. В нашей коллекции две подарочные чайницы. Восемнадцатый век представлен чайницей из опалового бирюзового стекла с рельефными изображениями китайца и китаянки в камзоле и кринолине — восемнадцатый век верен себе, изображает любые эпохи и любые народы по своему образу и подобию. На чайнице надпись , которая сообщает нам, что «галантный век» ценил именно чай Кьяхтинский.
Такой подарок могли поднести даме-чаевнице. Мужчине поднесли бы особой изощренной формы самовар. А вот и ларчик 80-х годов 19 века. Это уже стандартная упаковка чайной фирмы. Известно, что чай — лакомство и вещь подарочная. Фирма намеренно пользуется нарядной упаковкой. «Петр Боткин и сыновья», московское товарищество, что на Варварке, может в любой момент снабдить покупателя элегантным подарком. Этот ларчик был подарен бабушке писателя Максима Дмитриевича Зверева. Шестилетним ребенком он просил особого разрешения полюбоваться диковинными человечками на «бабушкином ящичке», о чем рассказал мне в свои 80 лет давным-давно в Алма-Ате…
Славился своей «подарочностью» в 18 веке фарфор. Портбукеты из фарфора. Цветы из фарфора. Набалдашники для тростей и зонтиков из фарфора. Табакерки из фарфора. Все это — маленькие подарки, которыми обмениваются друзья. К сожалению, мы не располагаем достаточно иллюстративными образцами таких подарков. Можем только познакомить с изображением фарфоровых так называемых «пакетовых табакерок» — большая мода средины 18 века.
Табакерка в виде заказного письма с адресом того, кому дарится. Из нашего собрания интересны дорожные часики середины 18 века. Очень типичный и очень ценный подарок тех лет. Ценный, потому что часы — на них в то время особая мода. Ценный, потому что часы — малютка. Только очень тонкие женские пальчики могут их завести. Передняя доска из финифти отличной русской росписи. Что русской — спору нет. Ангел — голова и крылышки — типичный обитатель русских икон, заменяет наивно и строго долженствующего присутствовать при пасторальной сценке купидона. Но русский мастер отродясь купидона не видел. А ангела в церкви видел. Его и изображает по барскому заказу. Работа сделана на заказ. О том говорит сюжет. Он же, несмотря на свою фривольность, говорит, что часики подарены поклонником даме, отъезжающей в путешествие (часы — складные, дорожные). Почему? Сюжет «с намеком» на интимность: «Стремился, стремлюсь и буду стремиться к тебе, невзирая на все преграды, и стремления мои не знали поражения».
Очень характерная для «галантного века» «багатель», эти часики. Ветер странствий гнал в путь щеголей и щеголих тех лет, и потому особым спросом пользовались багатели, которые дарили отъезжающим, оставляли провожающим и привозили ожидающим.
Маленький каменный персик из воробьевита с нефритовыми листиками — типичный подарок из странствий. «Сочный» каменный плодик вполне мог украшать туалетный столик красавицы. И привезен был, возможно, далеко не без «значения». Красив и сочен, привлекателен и полон соблазнов, но попробуй, вкуси от блаженства! Вполне дитя своего века, эта занятная багатель, в переводе — безделица, «никчемушка», уживалась в интерьерах, где живым цветам предпочитали фарфоровые, а плоды из драгоценных или редкостных камней дразнили воображение и наглядно выражали сущность века, таящего под кружевами и бантиками железный и неумолимый костяк условностей и запретов.
Об интимности и приязни говорит подарок — ручка-чесалка из слоновой или моржовой кости, она же игольник — о подобной мы уже поминали. Игольник вообще типичный подарок-багатель 18 века. А уж чесалка… Красиво и полезно. Притом, хочешь — не хочешь, а о дарителе вспомнишь всякий раз, как станешь наводить порядок в пудреных локонах с помощью чесалки. О появлении в обиходе мелкой «денежки» вместо неуклюжих огромных монет говорит изящный кошелечек из перламутра. Он тоже дитя времени странствий. Удобен в дороге и красив. От странствий и мода на перламутр — дитя дальних морей.
Уезжая в дальний путь, даме могли поднести фарфорового амура-кузнеца, кующего воедино два раскаленных сердца. Куда уж более прозрачная и типичная для «галантного века» амурная аллегория!
Характерные подарки «в память даты» — две чашечки с дарственными надписями. Обе — к первому дню рождения сына, наследника рода. Надписи , красивой готической вязью, на немецком. Да и правда, истинно немецкой чувствительностью конца 18 века проникнуты тексты, обрамленные незабудками: «В знак любви преподнесена эта красивая чашечка нашему любимцу. Да будет он вечным источником радости для отца и счастья для матери». И другой текст: «Сегодня у нас счастливый день. Нашему любимцу исполнился первый год жизни. Да будет его жизнь долгой, а деяния добрыми».
Пожалуй, на этом и пора закончить разговор о багателях-подарках 18 века и перейти к веку 19, имеющему свои особенности. Но прежде, — как не напомнить еще раз, что все эти подарочные «никчемушки» вовсе не звались сувенирами. И даже на то не претендовали. Ни одна из них не призывает крупным текстом к доброй памяти, вечной памяти, к трепетной памяти. Напомнят багатели о дарителе — хорошо, не напомнят — что поделаешь.
Истинно «комбинированный» подход к чувствам, вполне характерный для 18 века. Очень сдержанный, очень холодный век, лукаво прячущий свою рассудочность под видимым легкомыслием и видимой занятостью сугубо любовными утехами!
Начало века 19 проходит под знаком метаний, странствий и романтических бурь. Из дальних стран привозят диковинные атласно-розовые раковины и водружают на видное место в гостиной. В семье, откуда наши раковины попали к нам, было несколько неуемных путешественников. Один из них велел изготовить для своей невесты подсвечник из раковины «Гульдфордия», которую привез из Японии. Другая раковина «Мурекс» привезена была от берегов Индонезии. Из путешествий по Северным широтам привезен моржовый клык. Без всякой обработки, просто клык. Местная диковина.
Из путешествий по Памиру привезен медальон с бабочкой, покоящейся на коконе, похожем на шелковистый локон маркизы. Само название бабочки — как сказка. Зовется она «Бархатница-сатир». Так называлась она, когда была привезена в подарок даме. В начале XX века она получила дополнительное название «Бабочка Альфераки», по имени досконально изучавшего ее русского энтомолога. Не удивляйтесь, что подарок даме в первые годы 19 века носил такой… энтомологический характер. Вспомним, это то время, когда просвещенные женщины собирали гербарии и сами составляли энтомологические медальоны — красу гостиных.
Шли годы. В 20-30 гг. у путешественников большая мода на Италию. Многие русские семейства из высших кругов оседают на долгие годы в Италии. Вспомним, в воспоминаниях Долли Фикельмон, приятельницы Пушкина, мы встречаем нежные «оды», посвященные «райскому» саду — Флоренции», где прошла вся ее юность. Из Флоренции привезен был в подарок даме настольный маленький пресс. Это знаменитая и традиционная флорентийская мозаика из камня и мрамора, коею Флоренция славилась чуть не с 15 века. Увы, это уже 20-30 годы 19 века, когда возлюбленной не дарят рабочий столик со столешницей сплошь состоящей из такой драгоценной мозаики. Но и этот подарок свидетельствует о добром вкусе дарителя, о мастерстве флорентийских мозаистов и о приверженности адресатки к «серьезным утехам», влекущим ее к письменному столу.
Из Италии же привезены «подарки из странствий», медальоны из помпеянской лавы. О дремлющих под пеплом древних городах напоминают псевдоклассические головки Психей и Медуз с изумительно вырезанными локонами, а о грозном Везувии — медальоны, где опереточные итальянки беззаботно поют под аккомпанемент бубна на фоне курящегося вулкана. Оправленные в бархат сверхмодного в те дни цвета бычьей крови, такие медальоны — желанное украшение для будуара любой модницы начала прошлого века, о чем мы уже упоминали.
Мода изменчива. Входит в силу Венская орбита. Внимание к Вене привлек знаменитый Венский конгресс. Событие знаменательное, и мастера знаменитой венской бронзы — окрашенной по металлу — выпускают юбилейную парную безделушку, «Венский конгресс». Итак, 1815 год. В Вене собрался дипломатический цвет Европы. Пальмовые ветви и трубы победы как нельзя лучше отражают общее настроение и участники конгресса, конечно, охотно покупают изящные памятные безделушки и, возвращаясь по домам, развозят их по столицам других стран. Вот она, яркая, немного лубочная краска, облупившаяся с бронзы с полным правом, — все-таки полтора века это возраст!
Из путешествий по Востоку привезена брошь из слоновой кости с изображением льва. Подобные броши со львами, попугаями и обезьянами специально выпускают для туристов тех лет в Индии, Китае и Японии. А уж прямо из Тибета привезены отнюдь не туристские, а самые настоящие ритуальные флюоритовые Будды. Будда-воин и Будда — созерцатель, — так назвали их в семье, куда они попали в качестве подарка от дяди — путешественника любознательному племяннику. Огромный, совершенно прозрачный кристалл флюорита достаточно большая редкость и Тибетские мастера отлично воспользовались красотой материала.
Из Тибета же привезена тому же племяннику, но уже через несколько лет, когда он мог воспринять философский смысл подарка, бронзовая богиня — символ зла. Ее символика такова: в каждом человеке соседствуют бок о бок доброе и злое начало. Если человек позволит взять верх злому началу над сокрытым в каждом человеке добром, то он перестанет быть человеком. О том говорит однозначно и вставший на четвереньки, оседланный грозной богиней человек, поросший шерстью. Болтающаяся у него во рту жалкая человеческая фигурка — отринутое им человеческое естество, без которого он превратился в зверя. А уж чтобы никаких сомнений не было, что возврат невозможен, — на спине у богини человеческая кожа. Тот самый человеческий облик, который зло отняло у покорившегося. Можно представить себе, сколько толков вызвал преподнесенный в 30-е годы прошлого века этот странный и полный смысла подарок, юноше, проживавшему в тихой Туле.
Совсем иной «ключ» у интимного Венского подарка — безделушки для дамского туалетного стола. Это заяц с яичком, в которое можно класть кольца, булавки. Очень типичная Венская безделушка начала 19 века. Пасхальный зайчик, который разыскивает во мху пестрые яички — это традиция, которая после Венского конгресса завоевала всю Европу. Ибо, как уже сказано, центром и законодательницей мод на несколько десятилетий делается Вена. От нее — демонстративное подчеркивание мнимого мира и покоя в нарочито обуржуазившихся интерьерах. От нее — наивные ангелоподобные головки на открытках. От нее же — обуржуазившиеся, играющие в наивность вкусы.
В 18 веке к ногам возлюбленной могли положить крохотную безделку, драгоценнее короны. Теперь на туалетный столик водружают фарфоровых девочек с корзинками, зайчиков с яичком, мальчиков с пасхальным яичком, предназначенным тоже для булавок и перстней. Вот он типичный венский фарфор тех лет. Жеманный паж с традиционной мандолиной, почему-то стоящий на роскошной подставке и опирающийся непонятно отчего о пасхальное надбитое яйцо. Типичная для 30-40-х годов прошлого века чисто венская сентиментальная эклектика. Но — осторожно. Может, найденное веселой зверушкой во мху пасхальное яйцо не просто признак венской слащавой идилличности? Может — это символ пробуждающейся в природе весны?
Ну, раз уж вошли в моду эти пасхальные яички, то мода свирепствовала. Их дарят не обязательно на пасху, а просто так. Приносят с собой как гостинец, идя к подружке, к другу, к родственнику. Вот они. Стеклянные, хрустальные, каменные, деревянные. Гладкие и граненые. Цветные и расписные. Начиная с 20-х гг. 19 века в течение чуть не ста лет не выходят они из списков маленьких камерных подарков. Начиная с роскошных, уникальных, покрытых фарфоровой лепниной и драгоценными камнями, преподнесенными членами царской семьи друг другу, и кончая деревянными, «модными» в деревнях.
Но почему именно яйца? Не отголосок ли язычества, еще дремлющего в человеке прошлого века? Почему так охотно откликнулись все страны Европы на введенную Веной традицию? Не от мирового ли яйца отщепились венские яички во мху и русские хрустальные, которые специально для интимных подарков царской семьи выпускал Императорский фарфоровый завод? По мифам Австралии, Африки, Азии, по сказкам Древней Руси, именно оно, «мировое яйцо» стоит в основе мироздания. Расколовшись, оно отдало скорлупу небу, плеву воде, желток земле — так считали даже в просвещенной Византии. Не что иное, как яйцо — символ жизни и обновления — прячет в себе смерть Кащея — символ зла и хаоса. И может процветающий на Руси обряд «биться красными яйцами» вовсе не от Пасхи, а от язычества? От того, что, разбив «мировое яйцо», нужно выпустить из него на волю новую весеннюю жизнь и обновление? И ведь недаром этот языческий обряд приурочен именно к Пасхе, к весеннему празднику.
Ведь именно на март месяц приходился и еще сейчас приходится Новый Год у многих так называемых «отсталых народов», сохранивших тесную и органичную связь с природой. Очень забавно, но когда глядишь на выпущенные Императорским фарфоровым и стекольным заводом пасхальные яички, невольно думаешь о пикантности ситуации. Оказывается, что этот завод, собственность наиблагонамереннейшего и наиправославнейшего российского монарха, в течение чуть не полутора веков служил очагом пропаганды язычества! Яички, что можно увидеть в нашей коллекции, а особенно те, что преподносили со всей торжественностью царственные особы друг другу и своим царедворцам — тому порука!
Целой главой в истории камерных подарков является бисерное шитье. О бисерном шитье — особый разговор. Сейчас хотелось бы упомянуть только несколько традиционных подарков такого рода. Они — тоже великолепное отражение духа времени. В начале 19 века, когда так бурно расцветает, если не чувство, то по крайней мере чувствительность, — большая мода на подарки «от сердца». Из локонов вяжут кольца, из волос плетут цепочки для нательных крестов. Вышивают своею рукой нужные и не нужные безделицы шерстью, шелком и бисером. Вот уж на что теперь не принято тратить деньги, — так это на подарки. Ценность восполняется чувством. Мужьям, братьям и поклонникам дамы вышивают или даже плетут из бисера кисеты для табака, вышивают комнатные ермолки и комнатные туфли.
Подруга подруге дарит обшитый бисером подсвечник — свидетель ночных бдений у дневника. Подстаканник в бисерном чехле дарят брату и жениху. Им же, мужчинам, дарят вышитые бисером настенные панно с пейзажем, орнаментом или традиционными розами. Повешенное в кабинете, оно должно постоянно напоминать о «владычице сердца». Чувство, чувство владеет всем. Вышивают бисером и мужчины. Не удивляйтесь. Беспощадный Гоголь вовсе не зря заставил некоего губернатора вышивать по тюлю. Дамам дарят кошельки. Дамы дарят эти кошельки друг другу. Великое их множество сохранилось в коллекциях наших музеев, и каждый из них — уникальное произведение искусства. Каминные экраны вышивали для престарелых бабушек и тетушек. Бумажник или обложка записной книжки — традиционный подарок для жениха и мужа.
Первая четверть 19 века так и проходит под символом бисера, который нижут в гостиных, монастырских кельях и в девичьих, где над рукоделием слепнут мастерицы-золотошвейки, как их тогда называли. И была еще одна занятная глава в истории камерного подарка былых времен. Ее можно бы назвать «Дары просвещения». Отсюда — деревянный искусной резьбы с подкраской пенал, с которым отправлялся в школу, а вернее, клал перед собой в домашней классной комнате некий мальчик полтораста лет тому назад. От милого пожилого человека, который подарил нам этот пенал, мы узнали, что пенал дарили в этом роду старшему из сыновей, как только он начинал самостоятельно читать и писать. А привез пенал из Тироля его прадед, тоже… после Венского конгресса.
К «Дарам просвещения» относятся и книги-подарки. Очень типичное подарочное издание «Ботаника для молодых девушек. Год издания 1857. В предисловии вполне однозначно сказано, что книга предназначается в подарок девушкам, «дабы расширить их кругозор, ничем не оскорбляя, тем не менее, их скромности».
Не менее характерным вкладом в женское просвещение является альбом 1848 года, «Живые цветы». Это тоже ботаника, но для дам. Книга иллюстрирована изумительными цветными гравюрами известного Гранвилля, о котором в «Живописном Обозрении» 1840 года можно прочитать, что «Гранвилль решительно, один из первых рисовальщиков Европы, одаренный неистощимым воображением. С этим согласны все, кто видел иллюстрированные им издания». Действительно, Гранвилль иллюстрировал «Путешествие Гулливера», «Басни Лафонтена» и «Песни Беранже».
Мы можем судить о его таланте по альбому из нашей коллекции. Это двухтомное подарочное издание с золотым обрезом, с великолепно тисненным переплетом, не только иллюстрировано гравюрами Гранвилля, но гравюры эти — с подрисовкой и подцветкой автора. Все, чтобы нравиться — в форме. Все, чтобы позабавить — в содержании. О чем тоже вполне однозначно сказано в предисловии далеко не безызвестным Альфонсом Карром, модным писателем и журналистом тех лет, другом Бальзака и Жорж Занд. Эта книга содержит поистине бесценные сведения. Не улыбайтесь. Это сведения из знаменитого «Курса языка цветов в 12 уроках», без которого не обходились не только девушки, но и дамы в течение не менее полутора веков.
Приведены в книге также «календарь цветов» и «цветочные часы». Это не забава. Это необходимый арсенал общения в «свете», чтобы наперекор условностям сохранить минимальные человеческие права. Анна Петровна Керн, женщина замечательная во всех отношениях, пользовалась языком цветов в своем дневнике, наделив именем Иммортель и Шиповник своего возлюбленного, гвардейского офицера по имени Поль, а друга его, преданного и скромного, постоянно называет не иначе, как Настурция. В письме Анны Керн к подруге от 10 июля 1820 года можно прочесть такую странную фразу: «Ничего не знаю об Иммортеле. Я так волнуюсь. У меня есть тимьян, я мечтала лишь иметь резеду, с моей мимозой нужно много желтой настурции, чтобы скрыть ноготки и шиповник, которые мучают меня. Благодаря утрате резеды, оринель взял такую силу, что вокруг уже ничего нет в моем цветнике, кроме ноготков, тростника и букса». Не удивляйтесь. Для подруги, сведущей в языке цветов, здесь все ясно: «Я мечтала сохранить достоинство и скромность, — пишет Анна Керн, связанная с грубым и ненавистным ей человеком, и все сердцем привязанная с другому, — с моей чувствительностью нужно много силы воли, чтобы скрыть нежность и несбыточные надежды, которые мучают меня. Утратив скромность, мне не остается ничего, кроме нежности, смирения и печали».
Так что, книга «Живые цветы» была поистине ценным подарком для наших прабабушек! Но книги в ту пору приходилось разрезать. И потому ножи для разрезания бумаг были одним из самых традиционных маленьких презентов. Нож из слоновой кости — явно для дамы. Он прост, изящен, драгоценен. Все в нем от 18 века, от самых последних лет, когда строгость и ценность неотъемлемо рядом. А вот и нож Каслинский. 1907 год. Работа знаменитого мастера художественного литья Баха. Он — веха в истории каслинского литья.
Но раз коснулись литья, то как не упомянуть о двух серебряных стопочках, заготовленных «на случай». Представьте, Русско-японская война 1905 года. Россия уверена в победе. Для ожидаемого торжества встречи с поверженными вождями японской армии заготовлены стопочки. Походные, в меру нарядные, с изображением русского двуглавого орла, но… на японский манер, и со здравницей, выгравированной иероглифами. Орел прочно оседлал поверженного дракона. Поистине, скромные стопочки — вопиющие свидетели превратностей истории!
Но неужели же маленькие подарки делали только девушкам и дамам и вовсе обделены были вниманием мужчины? Отнюдь. Красивая сигарница с открывающимися створками типичный подарок с учетом вкуса адресата. О времени говорит само назначение. Сигары вошли в моду после походов Наполеона в Испанию. В первые два-три десятилетия 19 века такая сигарница была неотъемлемым атрибутом мужского кабинета или курительной комнаты. Красиво инкрустированные дверцы, комбинация дерева с немного перенасыщенными декоративными бронзовыми деталями — тоже своего рода паспорт времени. К тому же, сигарница «с секретом». Секрет, правда, немудрый. На дне большая шестеренка вращает шесть маленьких шестеренок, движущих створки.
А вот еще весьма характерный подарок «по вкусу». Для мужчин. Набор брелоков. Вышедшие сейчас из обихода, брелоки были предметом большого увлечения в конце 18 — начале 19 века. У нас имеется набор брелоков трагедийного актера конца позапрошлого века Ивана Андреевича Шувалова. Тщанием поклонников его таланта в Харькове поставлен ему памятник. У его племянницы, очень преклонного возраста дамы, уцелели афиши, книги, набор брелоков — свидетеля славы и увлечений этого незаурядного трагика. И вот теперь, судя по брелокам, можно отдаленно себе представить, каковы были склонности Шувалова, потому что брелоки не дарили «оптом».
Их заботливо подбирали годами, учитывая многое и на многое намекая. Итак — скрипка, дань музыке, к которой не мог быть равнодушен одаренный актер. Кинжал — намек на неизбежную для провинциального актера тех лет бретерскую удаль. Книга и сумка для корана — «ксе», с которой путешествовали средневековые мусульманские мудрецы — дань мудрости, не покидающей актера в его скитальческой жизни. Кувшин — какой же актер откажется от дружеских возлияний. Веер с биноклем — возможно, дар поклонницы, намекающий на некую ложу, из которой за Шуваловым пристально наблюдают. А замок в виде сердца с ключом — «берегите свое сердце Иван Андреевич!» — намекала, возможно, кокетливая поклонница.
Чашка с блюдцем и ложечкой — не сообщает ли нам, что, попав в новый город и остановившись, как водится, в нумерах, актер первым делом звал полового и спрашивал себе самовар… Очевидно Шувалов был не только любителем, но и знатоком брелоков. На клеймах изысканных русских серебряных миниатюр метки XVIII века и первой четверти XIX, — то есть самой поры расцвета этого вида ювелирного искусства. Но вот брелоки другие. Оба из перламутра. Связаны общей цепочкой. Это тоже XVIII век, тоже Шуваловская память. Но они — талисман. Очевидно, актер носил их на шее, под одеждой, с присущим актеру маленьким суеверием.
Один из талисманов — в виде руки. Женская рука с браслетом и скрепкой из коралла. Это рука Фатимы. Могущественный старинный мусульманский талисман от сглаза и несчастливой любви, от болезни и неудачи в делах. Фатима — жена пророка, — прародительница мусульманства «по родству» с пророком, — вероятно, знала толк в деловых неудачах, будучи, прежде всего, женой купца, волею случая возведенного в ранг пророка! Второй талисман — горбун. Чисто германская мистика. «Прикоснись к горбу горбуна и будет тебе удача», — уверяли знахарки пришедших за советом неудачников много веков назад. Не оттого ли при дворцах и богатых усадьбах ютились горбуны, а уж по переносу — уродство, так уродство! — прочие убогие и юродивые? Кто и зачем связал эти два столь различных талисмана одной цепочкой? И вместе ли они попали к Шувалову, кто теперь скажет… Одно лишь можно предположить. Талисман подарен женщиной — перламутр «материал» для дамских безделушек по преимуществу, и дама, видно, знала, что Шувалову ох как нужна мистическая помощь в трудных его дорогах!
Другой подарок «по вкусу» и тоже из Шуваловского гнезда — это бомбоньерка, изысканная безделица, из серебра и эмали, принадлежавшая сестре трагика, Александре Андреевне Шуваловой. Она — парадокс! — была звездой водевиля и оперетты. Она пленяла сердца по всему югу России, и весь Кавказ склонялся к ее ногам. Она любила монпансье. И некто, кто очень знал ее вкусы, преподнес «диве» изящную коробочку для ее любимого лакомства, присовокупив к выгравированным инициалам и свои собственные, скромно ютящиеся в уголке. Ненавязчиво, но все-таки… Помни, де, обо мне. Шувалова еще жила 30 лет назад. А было ей 97 лет. Жители Сарапуля, вероятно, не догадывались, глядя на эту очень старую женщину, что перед ними неотразимая чаровница, принадлежащая другому веку…
Итак, люди дарили людям милые маленькие безделки. Они не называли их сувенирами. Они не напрашивались на вечную память. Они и так знали, что вещь, подаренная «из приязни», неизбежно напомнит о дарителе.
Мне не хотелось бы навязывать кому-либо своего видения вещей, а тем более своего настроения. Но попытаемся сейчас взглянуть на каждую их этих безделушек в отдельности, а затем оглянем их вместе. Вам не кажется, что они вовсе не молчаливы? Вам не кажется, что вы видите около каждой из них как будто знакомые лица? Множество людей, которые через посредство вещей настойчиво стараются о себе напомнить. Так, чтобы воспоминание хотя бы на мгновение вновь вызвало их к жизни. Вам не кажется, что через посредство этих вещей к вам взывают столетия? Вглядимся, де, и представим. Не по учебнику, и не по сумме дат, а по предметам, которых касались живые руки. С помощью этих вещей мы как бы проникаем невольно в маленькие тайны, привязанности и привычки людей, которые жили сто, двести, триста лет назад.
Многие предметы сейчас вышли из обихода. Чайницы, брелоки, стилеты, рожки для молока — забыты давно. А ведь они — часть времен. Часть быта наших предков. Имеем ли мы право о них не помнить? А тем более губить их. Я оттого говорю об этом, что многие из представленных здесь теплых, камерных мелочей были буквально «спасены» от гибели. Здесь перечислены лишь наиболее редкие или вовсе уникальные, а ведь множество других здесь не упомянуто. Хотя и они тоже вполне «заслуженные». Хотя бы в силу своего преклонного возраста и принадлежности к интимному миру человека. Многие были подарены нам или завещаны, именно из-за опасения, что могут попасть в равнодушные, или даже хищные руки.
А многие куплены в заштатных комиссионных магазинах разных городов, где они соседствовали с вышедшими из обихода керосиновыми лампами и примусами. А трагичнее всего находить такие предметы на так называемой комиссионной «свалке». Есть такие комиссионные магазины, которые принимают оптом узелок, в котором могут оказаться самые разномастные предметы: две тарелки, спичечница на ониксе и бисерный кисет с вензелями. Или старая настольная лампа и альбом, из которого холодная рука даже не удосужилась вынуть фотографию девушки в бальном платье, оставленную среди пустых страниц, как будто на поругание. А в кисетах еще крошки табака встречаются…
Когда видишь такую «свалку», знаешь — ушел из жизни последний владелец кисета, шитого бисером, и милой сердцу фотографии. И потомки с удовольствием заменят кисет латунным портсигаром, драгоценной эмали альбом — пластмассовыми под черепаху или перламутр корочками, а тарелки… Кому нужны разношерстные тарелки, даже если они двухсотлетней давности и роспись на них не более, не менее чем, скажем, Беггрова…
Все безделицы, о которых мы говорили сейчас, — это память человека о человеке. Это плод труда человека для человека. Это свидетели внимания и привязанности человека к человеку. Именно внимания. И искренней, глубокой приязни — какое все-таки красивое слово «приязнь»! — заставляющей дарителя не хватать налету с магазинного прилавка, что под руку попало, а тщательно и любовно ВЫБИРАТЬ. Это притом, что слово «сувенир», вероятно, не было на повестке дня двести лет назад, как это мы видим теперь.
А не оттого ли оно и оказалось на повестке дня, что забыто красивое старинное слово «приязнь»? Может быть, если мы решились бы более бережно и уважительно относиться к «памяткам» наших дедушек и бабушек, само слово «сувенир» стало бы для нас ближе и понятнее? Может быть. Мы перестали бы дарить друг другу нелепые, ничему не созвучные и никому не нужные псевдонародные чеканки, псевдопалехские панно, обтекаемых зверушек из цветного оргстекла, от которых так и отдает цеховым потоком, и псевдокасслинское литье из легкого алюминия? Может, мы научились бы опять низать бисер и в кои веки решились бы, вместо подарка, вышить на уголке истинно художественным швом вензель, не боясь впасть в безнадежное и давно преданное анафеме мещанство! Заметим, все вещи, о которых шла речь, подобраны с редким вкусом и выполнены с редким мастерством, притом, что большая часть чисто утилитарны.
А может у нас уже появился новый тип мещанства, ничего не имеющий общего ни с вышивкой на платке, ни с бесконечно осмеянным стадом алебастровых слонов? И, может быть, прячется оно сейчас в псевдокеросиновых лампах для электричества и в сверхмодерновых зверушках, у которых трудно разобраться, где нос, где хвост, настолько они «лаконичны», «обобщены», «не зализаны».
А ведь сейчас как раз исключением из новомещанства оказалась бы трость с резным набалдашником, шитый бисером кошелек, или очешник из капа с вензелем адресата. И, может быть, секрет еще в том, что мы дарим друг другу «парадные», а потому «мертвые» вещи. Вещи для «воскресений» и «для гостей». И забываем, что в повседневном быту приятно и нужно, — даже обязательно нужно и именно в повседневном быту! — чтобы все наши спутники-вещи были красивы.
И кошелек, и спичечница, и абажур. Не красотой быстро блекнущей и ломкой пластмассовой роскоши, а красотой стойкой и вечной, — красотой искусства. И тогда, через столетия, маленькие друзья нашей повседневности напомнят о нас потомкам и послужат им таким же уроком доброго вкуса, как памятные безделушки наших предков — для нас. И более того, может быть, через эти безделицы и мы тоже останемся немножко живыми для наших отдаленных потомков, которые тоже будут гадать и рядить о вкусах, привычках, характерах и традициях своих прадедушек и прабабушек, то есть нас с вами.
Отрывок их книги М. Кушниковой. Душа вещей