Роман «Другие берега» — автобиография Набокова с первых лет жизни до 1940 года, когда писатель уехал из Европы в Америку. По мнению самого автора, главная задача мемуариста — «обнаружить и проследить на протяжении своей жизни развитие тематических узоров». Рассмотрев подарочные ситуации, встречающиеся в романе, можно обнаружить, что некоторые подарочные цепочки действительно представляют собой самостоятельные тематические узоры. Другие подарочные эпизоды не складываются в отдельные рисунки, но являются немаловажными нитями в основных узорах повествования. Кроме того, упоминаемые в романе подарки — часть биографии писателя и могут рассказать нам о личности самого Набокова.
Первый подарок, встречающийся на страницах романа, сделан автору (выступающему в роли выздоравливающего ребенка) его матерью, личностью незаурядной, творческой и довольно противоречивой. «Частые детские болезни особенно сближали меня с матерью», - пишет Набоков. Одним из проявлений (а может быть, и одной из причин) этого сближения были ежедневные подарки матери сыну. Эти планомерные дары придавали «медленным выздоровлениям и прелесть, и смысл». Душевная близость матери и сына столь сильна, что он, лежа в постели, словно воочию видит ее путь в магазин за очередным подарком, заснеженную улицу, сани, грациозную мать в санях. И вот он уже замечает вожделенную покупку в руках у слуги; но тут же поражается ничтожности дара. Это… обыкновенный карандаш. И тем более чудесен (на первый, восторженный, взгляд) подарок, преподнесенный в реальности! Дар действительно оказался карандашом, но… двух аршин в длину и «соответственно толстым». Это «рекламное чудовище» из витрины магазина, давняя мечта мальчика. Автор поясняет, что он мечтал об этом карандаше так, «как мечтал обо всем, что нельзя было или не совсем можно было за деньги купить». Сбывшаяся мечта оказывается вполне реальным предметом, с настоящим двухаршинным графитом. И тем не менее, журавль, спустившийся с неба, и в руках остается журавлем: ведь карандашу невозможно найти практическое применение... Неудивительно, что о дальнейшей судьбе карандаша автор не упоминает (известно только, что через несколько лет мальчик просверлил в боку карандаша дырку и убедился, что графиту нет конца).
Смысл, «подтекст» этого подарка, разумеется, не в том, чтобы поразить ребенка оригинальностью. Его суть — показать, что мечтам, даже тем, которые кажутся неосуществимыми, иногда свойственно сбываться (становясь при этом довольно нелепой реальностью). Переросток-карандаш, по признанию самого автора, был сущим «искусством для искусства». Но ведь именно такой взгляд на искусство и был близок лауреату Нобелевской премии Владимиру Владимировичу Набокову…
Далее мы встречаем упоминание о еще одной мечте мальчика: «двухаршинной модели коричневого спального вагона», выставленной в витрине международного агентства. (Любопытна эта гигантомания у Набокова, обычного столь нежного к мелочам. Сам автор объясняет ее частым детским жаром, в котором ему являлись отвратительные сороказначные числа.) Этот вагон, безусловно, является символом грядущих странствий главного героя. Мать пыталась осуществить и эту мечту ребенка, купить модель, но «бельгиец-служащий был неумолим». Зато мечта осталась мечтой! Как Луна, так и не подаренная любимой, желтеет на небе — непродающаяся, ничья — так и модель вагона навсегда осталась в витрине, и мальчик, проходя мимо, «молился на нее».
С образом матери связан еще один подарочный эпизод. «Мать хорошо понимала боль разбитой иллюзии. Малейшее разочарование принимало у нее размеры роковой беды», - пишет Набоков и рассказывает маленькую рождественскую историю. Каждое рождественское утро мать вместе с сыновьями вынимала подарки из чулок, привязанных к кроваткам. Однажды она заболела и взяла с детей слово, что они придут разбирать чулки к ней в спальню. Разумеется, дети не выдержали столь сурового испытания, насладились первыми восторгами обладания подарками у себя в комнате, затем кое-как упаковали их и отправились к маме. Но бумага была столь измята, а восторг — столь наигран, что «бедный зритель разразился рыданиями»…
Итак, воспоминания о матери включают в себя несколько подарочных эпизодов, что вполне естественно: мать — это сама любовь, а кто много любит, много дарит. (Сам главный герой, кстати, на протяжении всего повествования не делает ни одного подарка матери и ни одного — любимой женщине.) С подарками матери связана тема мечты: сбывшаяся мечта после первых восторгов оказывается довольно нелепой реальностью (карандаш); разбитая иллюзия причиняет боль (история с рождественскими подарками); неосуществимое желание остается острым, высоким чувством, чем-то напоминающим неразделенную любовь (модель вагона).
Следующий даритель, встречающийся в «Других берегах» — дядя писателя по материнской линии, Василий Иванович Рукавишников, фигура преоригинальная. Этот неврастеник с больным сердцем, игрок, сочинитель сентиментальных романсов делает племяннику следующие подарки: «глянцевитые открытки с большеногими фараонами, сидящими рядком, и вечерним отражением силуэтных пальм в розовом Ниле»; «собранные в книжки цветные серии — смешные приключения Buster Brown’а, теперь забытого мальчика в красноватом костюме с большим отложным воротником и черным бантом»; липовый листок. Открытки присылались из Египта (в России Василий Иванович бывал только летом, остальное время проводил за границей), цветные книжки привозились из Нью-Йорка. Приключения героя книжек неизменно заканчивались поркой, которую устраивала мать маленького Брауна. Героя «Других берегов» никто никогда не шлепал, поэтому картинки, изображающие истязания Брауна, были для него настоящими откровениями. Таким образом, подарки дяди были для мальчика средством познания внешнего мира — других стран или других семейных традиций.
Липовый же листок — приношение, явно выбивающееся из подарочного ряда «открытки-книжки». Необходимо обратить внимание и на то, как вручается этот дар: «С обещанием дивного подарка в голосе, жеманно переступая маленькими своими ножками в белых башмаках на высоких каблуках, он подводил меня к ближайшей липке и, изящно сорвав листок, протягивал его со словами: “Pour mon neveu, la chose la plus belle au monde — une feuille verte” ("Моему племяннику – прекраснейшая вещь в мире: зеленый листок"(франц.)). Глаголы несовершенного вида (подводил, протягивал) говорят нам о том, что сентиментальная сцена была сыграна дядей не один раз. И, думаем, не стоит говорить о том, что листик — не самая необходимая вещь для избалованного ребенка. Столь трогательный дар может оценить, например, любимая женщина, обладающая утонченной, поэтичной душой. Но листок вручает племяннику дядя, причем их не связывают близкие, задушевные отношения. Этот эпизод рассказывает нам, во-первых, об одиночестве чудаковатого Василия Ивановича, которого даже родная сестра не всегда принимает всерьез. Липовый листок в подарок — это почти стихотворение, которое, увы, кроме малолетнего племянника, посвятить некому. Во-вторых, «самая прекрасная вещь в мире» в подарок — некое позерство, эпатаж (тут и «обещание дивного подарка в голосе», и жеманные движения ножек). И действительно, изящный спектакль запомнился маленькому зрителю, стал частицей воспоминаний о детстве и родине, что для Набокова, как мы увидим дальше, почти что равнозначно.
Последний «подарок» герою от дяди — миллионное состояние и имение Рождественно, которое Василий Иванович Рукавишников завещал племяннику. Дядя умер в 1916 году, и уже год спустя его прощальный дар оказался чем-то еще более эфемерным, чем зеленый листок. И если листик с липы — маленький урок, стихотворение и сценка, навсегда сохранившиеся в душе, то что такое утраченное имение, утраченные деньги? «Презираю россиянина-зубра, ненавидящего коммунистов, потому что они, мол, украли у него деньжата и десятины. Моя тоска по родине лишь своеобразная гипертрофия тоски по утраченному детству», - пишет Набоков.
Таким образом, листик и наследство — уже небольшой узор, некая «подарочная пара»: маленькое и большое, почти бесплотное и подчеркнуто материальное, бесценное и обесценившееся… Причем первому подарку, по-видимому, отдается предпочтение.
В романе встречаются и другие подарки — небольшие, но яркие детали, разбросанные там и сям в пространстве повествования: шляпа, подаренная гувернером незнакомой проститутке; вечное перо Swan, отданное отцом писателя адмиралу Джеллико; великолепные шахматы, подаренные отцу же его братом… Мы не станем разбирать эти эпизоды, поскольку они не связаны напрямую с образом самого рассказчика и характеризуют других героев воспоминаний. Обратимся к небольшому фрагменту, посвященному воспоминаниям Набокова об одном из его первых любовных увлечений — в возрасте десяти лет, во Франции.
Знакомство с девочкой Колетт произошло на пляже; два счастливых месяца длилась совместная игра в песок; дуэль с рыжим мальчиком, поцелуй и попытка побега от родителей стали самыми яркими впечатлениями лета. Последняя встреча состоялась в Париже. «Она взяла из рук гувернантки и передала моему довольному брату прощальный подарок — коробку драже, облитого крашеным сахаром миндаля, — который, конечно, предназначался мне одному; и тотчас же, едва взглянув на меня, побежала прочь, палочкой подгоняя по гравию свой сверкающий обруч сквозь пестрые пятна солнца, вокруг бассейна, набитого листьями, упавшими с каштанов и кленов». Сколько недосказанности в этой ситуации: невозможность попрощаться и произнести сокровенные слова; невозможность вручить подарок непосредственно адресату; необходимость убежать, изображая игру, когда сердце серьезно — настолько, насколько это возможно в десятилетнем возрасте. Возможно, автору запомнились пятна солнца, листья в бассейне, парковый гравий лишь потому, что все это напоминало разноцветные конфетки — последний дар первой возлюбленной. Он силится вспомнить еще какую-то беспокоящую подробность в одежде девочки, похожую «на радужные спирали внутри тех маленьких стеклянных шаров, коими иностранные дети играют в агатики». Стеклянные шарики — еще одна ассоциация, связанная с подаренным драже. Таким образом, вся картинка, изображающая прощание в парке, наполнена деталями, перекликающимися с подарком Колетт. Драже, в свою очередь, ассоциируется у читателя с раковинами на пляже, где играли дети, и леденцами, которыми Колетт угощала мальчика на берегу. Разноцветные камушки — съедобные или несъедобные — вообще могут символизировать пестрые летние дни, которые способны прожить и прочувствовать только дети.
Главный герой «Других берегов» получает подарки значительно чаще, чем делает их. В описании его детских лет ни разу не встречается выражение «я подарил» и лишь один раз — «мы подарили». Речь идет о «безопасной бритве “жиллет” раннего типа», подаренной на именины молодому воспитателю. Кто именно входит в это «мы», автор не уточняет. Конечно, нельзя утверждать, что сам Владимир Владимирович Набоков не делал или редко делал подарки своим близким: возможно, он просто не счел нужным упоминать о них в романе. Читая воспоминания Зинаиды Шаховской «В поисках Набокова», мы встречаем упоминания о подарках, сделанных писателем: в 1917 году он послал другу шуточное стихотворение, а в 1949 прислал Шаховской свой роман “Bend Sinister” с «милым автографом». Весьма самовлюбленные жесты… Вернемся, впрочем, к роману «Другие берега».
Довольно трогательный подарок делает повзрослевший главный герой Mademoiselle, бывшей своей гувернантке, доживающей дни в Швейцарии, в Лозанне. Еще в России, живя у Набоковых, она начала глохнуть и часто попадала впросак. Если, например, ей казалось, что разговор за столом зашел о музыке, Mademoiselle многозначительно заявляла: «Помилуйте, и в тишине есть мелодия! Однажды, в дикой альпийской долине, я — вы не поверите, но это факт — слышала тишину». Наступавшая после реплики пауза говорила о том, что слова, по крайней мере, Mademoiselle слышит все хуже. Когда лет десять спустя автор (уже эмигрант) навестил ее в Лозанне, она была почти глуха. Вместе с приятелем он подарил старой женщине слуховой аппарат, и та, не зная, как благодарить воспитанника, клялась, что слышит даже его шепот. Между тем, это было невозможно, ибо аппарат был прилажен неправильно, а молодой человек молчал. «Быть может, она слышала то самое молчание, к которому прислушивалась когда-то в уединенной долине: тогда она себя обманывала, теперь меня», - грустно шутит (или не шутит?) Набоков. Он сделал попытку с помощью подарка вернуть гувернантке слух, сделать ее более реальной, живой, а вместе с ней возвратить кусочек детства и частицу утраченной родины. Автор сам с помощью другого аппарата — памяти пытается вслушаться в тишину прошлого и услышать его мелодию. В конце концов ему это удается, и вот мелодия записана, названа «Другие берега» и услышана…
Последний дар, прозвучавший в «Других берегах» — подарок двухлетнему сыну автора, родившемуся в Германии. Это «серебряной краской выкрашенная, алюминиевая модель гоночного Мерседеса в два аршина длины, которая подвигалась при помощи двух органных педалей под ногами». Третий раз мы встречаем упоминание о «двухаршинных» подарках ребенку: случайность или очередной тематический узор, прослеженный автором от начала собственной жизни до начала жизни сына, от начала романа к его концу? Огромный размер подарков тем, кто только начинает жить — не залог ли будущего, не рассказ ли дарителей о грядущем? Кому — писать карандашом, кому — мчаться в автомобиле по другим берегам…
Подарки, полученные главным героем романа в детстве — наивны, почти всегда бесполезны с утилитарной точки зрения, практически нереальны. Но подарки, сделанные им самим в более зрелом возрасте, напротив, словно пытаются воздействовать на реальность. С помощью подаренного слухового аппарата герой как бы пытается докричаться до прошлого; машинка же, подаренная сыну — символ движения в будущее. Сам Мерседес символизирует перемещение в пространстве; сын, восседающий за рулем — своего рода символ движения времени, смены поколений. Все составляющие прошлого, подарки в том числе, слишком литературны, слишком напоминают блестяще написанный роман. Такой выдуманной и виделась дореволюционная Россия эмигранту, тоскующему по утраченному времени и пространству. Подарки, сделанные в эмиграции, гораздо реальнее и энергичнее, они отражают стремление автора к переменам, его попытки дотянуться до прошлого или избавиться от ностальгии, убежать в будущее…
И побег удался. Заканчиваются воспоминания белыми трубами парохода, готового унести главного героя, его жену и сына к Другим Берегам, другому языку, другим книгам, другой жизни.
Ольга Надпорожская