- Я бы с удовольствием уплатил те двадцать марок, чтобы поговорить с тобой на две минуты дольше, я бы охотно подарил тебе на прощанье эти две минуты, как два особенно дорогих цветка, но ты сама себя обокрала. Для меня эти две минуты стоили двадцать марок.
- Да, - проговорила она, - ты стал благородным господином, даришь цветы по десять марок за штуку.
- Да, - сказал я, - я считал, что так надо, ведь мы никогда ничего не дарили друг другу. Никогда, правда?
- Да, - подтвердила она, - мы ничего не дарили друг другу. Мне всегда внушали, что подарок надо заслужить, и я ни разу не подумала , что ты его заслужил, да и я тоже, наверное, не заслужила.
- Нет, - сказал я, - и мой единственный подарок, хотя ты его и не заслужила, мой единственный подарок ты отвергла. И когда мы вместе ходили куда-нибудь, - прибавил я тихо, - мы ни разу не забыли взять справку о том, что с нас удержали налоги, мы брали ее по очереди - один раз ты, другой - я. И если бы на поцелуи выдавались счета, ты бы и эти счета подшивала в папку.
- На поцелуи выдаются счета, - сказала она, - и когда-нибудь тебе их предъявят.
Девушка подала Улле кофе, а мне чай, и мне казалось, что вся эта процедура длится вечность; прошла целая вечность, прежде чем она поставила на стол тарелки и чашки, молочники и блюдечки с сахаром, рюмочку для яйца, полагавшегося к чаю, и еще маленькую тарелочку, на которой лежали маленькие серебряные щипчики, сжимавшие своими зубчиками микроскопический ломтик лимона.
Улла молчала, и я боялся, Что она закричит; однажды я слышал, как она кричала, когда отец отказался дать ей доверенность. Время совсем не двигалось: было тринадцать минут седьмого.
- К черту, - тихо произнесла Улла, - убери хотя бы часы!